Андре Бьёрке - Паршивая овца [Мертвецы выходят на берег.Министр и смерть. Паршивая овца]
По садовой дорожке мы направились к дому. Тут и там между узловатыми вишневыми деревьями появлялись все новые детские орды, встречавшие нас своими простодушными приветствиями. Но добраться до меня им было сложно. Я шел в толпе, посередине. На лестнице я остановился. Дачный участок полого спускался к берегу. За ним расстилалась ширь и грозная синева залива. За горизонтом неясно проступали контуры материка. Открывающимся отсюда видом обычно восхищаются, но меня он угнетает. Я, конечно, притворился, что тоже в восторге от него и даже промямлил: «Сколь волшебный вид!» — но на самом деле просто хотел выиграть время, чтобы успеть собраться с мыслями. Через секунду сестра спросит, в какой из гостевых комнат я предпочел бы остановиться, на верхнем этаже или на нижнем? И как мне умудриться сказать ей, что я не хотел бы жить ни в одной из комнат и что мое единственное желание сейчас — как можно скорее уехать обратно в город на машине, вести которую будет настоящий шофер?
Верхняя комната для гостей расположена довольно высоко. Правда, я затрудняюсь сказать, на каком этаже — на втором или на третьем, — архитектура дома до сих пор преподносит мне сюрпризы… Чтобы попасть в нее, нужно преодолеть подъем по лестнице, а это означает дополнительную нагрузку на сердце и легкие. Окна здесь выходят на юг и на запад, и в солнечные дни в комнате душно, как в печи. В нижнюю комнату вход прямо со двора, но окна ее выходят на северную сторону, и здесь холодно и сыро, а деревянные полы настелены на цементное перекрытие, сразу под которым в подвале раньше находилась прачечная: оттуда вверх поднимается скопившаяся за зиму в фундаменте сырость. Выбирать приходилось из двух зол.
— Где ты будешь ночевать, наверху или внизу? Занимай любую комнату!
Я вздрогнул, как от озноба, немного поколебался и безвольно дал завести себя в ближайшую — ту, что над прачечной. Оказавшись внутри, я чихнул, немного принюхался и явственно распознал запах сырости. Сестра тем временем говорила мне: «Не беспокойся, полы здесь, конечно, вымыты, и вся мебель протерта». Я смыл с себя дорожную пыль в примитивной ванной, где дети уже успели заменить мыло плоским камешком и использовали гостевое полотенце в целях, о которых я не смел даже догадываться.
Ужин прошел спокойно — настолько спокойно, насколько этого можно ожидать, сидя за столом с десятью детьми (четверо старших отдыхали за границей), с их примерно двадцатью товарищами, кухаркой, прислугой, няньками и двумя закаленными родителями, реагировавшими лишь на самые грубые нарушения столового этикета. Хотя, должен сказать, телячье фрикасе и мороженое были восхитительные, и сквозь общий шум до меня доносился голос сестры Маргареты, хвалившей сыр и доказывавшей, насколько он лучше, чем незамысловатый товар из местной лавки. Слушая ее, Министр хитро подмигивал мне поверх салфетки.
Сразу после позднего ужина я уединился у себя в комнате, не забыв прихватить электрокамин. Но прежде, чем погасить свет, прочитал две главы из «Древних народов Вавилона» — книги, которую взял с собой из дома, чтобы коротать с ней долгие летние дни в удобном кресле-качалке. «Возьмите с собой что-нибудь интересное, но не слишком захватывающее», — посоветовал мне лечащий врач, и мой выбор пал на «Древние народы Вавилона».
3
На следующее утро я решил поменять комнату. Ночь выдалась очень беспокойная. От стен и полов веяло холодом и сыростью. И, несмотря на фланелевую пижаму и одеяло, я замерз до невозможности. К тому же в немногие часы, когда я спал — между тем, как где-то к полуночи утих последний и рано на заре не закричал первый ребенок, — мне приснилось, что я превратился в большого скользкого тюленя, лежащего на мокрой скале у холодного серого моря.
Перед тем как одеться, я докрасна растерся махровым полотенцем. И в результате чуть не получил приступ стенокардии. Так чрезмерное стремление избежать болезни лишь порождает ее.
Когда я убирал постель, вошла сестра Маргарета и спросила, хорошо ли я спал. Я сказал ей правду, в комнате очень сыро.
— Не может быть, — возразила она, — ты себе это внушаешь! Откуда сырость в такой солнечный теплый день?! Кто ищет сырости, тот ее найдет. Премьер-министр ночевал здесь и не жаловался. Во всяком случае, он не ныл так, как ты. Сходи лучше искупайся! Ты не забудешь прибраться?
Моя сестра Маргарета поддерживала в доме строгий порядок. Каждый, не исключая гостей, должен был убираться в своей комнате. Я хотел было спросить ее, не прибирался ли в своей комнате премьер-министр, но не успел. Впрочем, можно было не спрашивать. Конечно, он прибирался. Говорили, что о своем визите на дачу Министра премьер рассказывал коллегам вполголоса, почти шепотом. Тамошний режим, говорил он, напоминает ему порядки в странноприимном доме в Карлстаде, он посетил его когда-то в детстве на школьной экскурсии. «Все эти дети… И клозет снаружи… Наверное, я — неблагодарная свинья, но мне больше по сердцу мой Харпсунд. Хотя молодые сильные парни из правительства вполне могли бы проходить там курсы закаливания. Пальме бы их выдержал». Министр поведал нам, что на следующее утро премьер ни свет ни заря сел в лодку и гонял на ней по заливу часа два или три подряд, «наверное, так заведено у него в Харпсунде». Я лично в этом не уверен. Премьер, наверное, согревался. Или прикидывал, сможет ли бежать с дачи морем через залив.
Я взял щетку и совок и начал подметать. Занятие, надо сказать, для меня непривычное и трудное. Дома на улице Бастугатан ко мне приходит убираться два раза в неделю моя домоправительница. Когда работа уже подходила к концу, я зацепился совком за ножку кровати и все пришлось начинать заново.
Тут дверь открылась, и в комнату шаркающей походкой вплыл Министр. Он был в одних плавках, мокрый и скользкий, как тюлень. Взгляд его выражал удивление.
— Ты убираешься? Раньше я, конечно, убирался тоже. Но сейчас я подбрасываю ребятам деньжат, и они все делают за меня. Только ни слова Маргарете! Будем уважать ее воспитательные принципы!
Я продолжал работать, гадая, чье воспитание — свое или детей — он имеет в виду.
— Обычно я заметал пыль под бюро, но она там скручивается в такие длинные серые колбаски, и они все время выкатываются наружу, когда проветриваешь. Лучше платить малышам.
На полу, где он стоял, уже скопилось маленькое озерцо, грозившее соединиться с горкой пыли, и я поспешил прогнать Министра из комнаты, сославшись на то, что он мешает работать.
— Прекрасная погода! — прокричал он с порога. — Я тебе серьезно говорю, сходи искупайся!
Я ответил ему, что нигде и никогда, кроме как в ванной, с той поры, когда был ребенком, не купался, и что сейчас в моем возрасте и с моими болячками привыкать к холодным водным процедурам, пожалуй что, слишком поздно.
